Краем глаза он наблюдал за ней. Нет. Хильда не рассказала об их прогулке в Пале-Рояль. Грета забавлялась, глядя на него. Он вздохнул. Как бы он ни заставлял себя, ему все равно казалось, что он снова обращается к Хильде, утратившей память, забывшей слово «Liebe». Надо было начинать сызнова, но он вовремя вспомнил, что опять не сможет различить их, если не обучит разным словам. Он полистал словарь:

— Freundschaft, — сказал он. — Дружба. Ich… du… Freundschaft…[11]

— Ja, ja, — сказала она.

Итак, отныне «Liebe» означало Хильду, a «Freundschaft» — Грету. Конец неуверенности. Тем хуже для Греты. Он будет любить Хильду. Только Хильду. И все-таки… В эту минуту именно Грета склонялась к нему. Она пыталась понять, почему он принес словарь, и глаза ее в этот раз светились по-настоящему. Дутр положил ладонь на руку спутницы. Грета произнесла странную длинную фразу, подождала, как отреагирует на нее Дутр, потом вытянула губы, состроив гримаску. Нет, это была не гримаса!

— Рот? — спросил он. — Губы? А, знаю!..

Он поискал в словаре; палец его бегал по строчкам.

— Kuss? Поцелуй? Так?

— Ja!

Смеясь, она откинулась на спинку скамьи. Обеими руками он взял ее лицо — как берут хлеб, плод, спелый гранат. Его мучили голод и жажда. У Греты были такие прохладные губы. Невозможно насытиться ими. Под опущенными веками плясали огненные точки. Он больше не Дутр. Он больше не один… Он оторвался от нее, чтобы глотнуть воздуха, и снова припал к губам.

О, это было чудесно! Задыхаясь, со слезами на глазах, он немного отстранился. Чудо женского лица, которое целуешь, едва касаясь губами. И такие близкие, такие странные глаза, полные солнечного света, взволнованные, глубокие, как море. Грета… Как это сказать?

Он развалился на скамье. Голова кружилась. На ощупь отыскал руку девушки, сжал ее и чуть не подпрыгнул, почувствовав ответное пожатие.

— Грета, — бормотал он, — ты выиграла. Это ты!

Но в ту же минуту подумал, как хорошо будет завтра на этом месте обнимать Хильду, и вздрогнул: его обожгло отвращение и удовольствие. Он убрал словарь, улыбнулся чуть принужденно.

— Kuss? — спросил он.

Вот так! Это похоже на заклинание. Надо было знать это слово. А так как теперь он знал его, Грета больше не сопротивлялась. А когда он узнает остальные слова… Но есть ли они в словаре?

Он опробовал новое знание тем же вечером, и, когда одна из сестер ждала за кулисами ударов гонга, возвещающих о начале представления, он прошептал, стоя за ее спиной:

— Freundschaft[12].

Девушка быстро обернулась.

— Nein. Liebe[13].

Это была Хильда. Наконец-то он нашел способ различать их! Его любовь перестала быть противоестественной. В тот вечер он не боялся публики. Он спокойно, почти скучая, смотрел в зал. Только что ему удался сложнейший трюк, и никто не знал об этом. Приблизившись к связанной партнерше, он прошептал:

— Грета? Kuss…[14]

И поцеловал ее как любовник. Все так упростилось! Грета скоро станет его любовницей, в этом он был уверен, и, даже если он обманет ее с Хильдой, даже если он будет колебаться в выборе, он перестанет так терзаться от того, что любит вымышленную женщину, отражение в зеркале. Дутр с развязным видом поклонился публике, в зале раздались смешки. Уже в уборной Одетта схватила его за руку:

— Что с тобой?

— Со мной? Ничего.

— Ты пьян?

— Ах, прошу тебя! Оставь меня в покое.

Одетта прошла в соседнюю комнату, где переодевались девушки, потом вернулась обратно.

— По мне, лучше бы ты запил, — проворчала она.

Она часто устраивала скандалы. Она испытывала неприязнь к близнецам. Но почему? И почему, оставаясь наедине с сыном, она допрашивала его, будто он пытался что-то утаить от нее? Она хотела знать все: куда он водил близняшку, что они смотрели, встретили ли кого-нибудь из репортеров? Это превратилось у нее в навязчивую идею. Но Дутр поклялся не терять выдержки. Ему наплевать на репортеров и на любопытную Одетту. Ему надо привести Хильду и Грету к тому, чего он так хотел — только об этом он мог думать. Уроки французского проходили на Бют-Шомон, Марсовом поле, в парке Трокадеро — всюду, где были скамейки, листва, тишина. Грета научилась произносить «поцелуй» со странной детской интонацией. Хильде никак не удавалось сказать «любовь».

— Нет, не «люпофф» — любовь! Надо говорить — вввь!

Она так трогательно вытягивала шею, что Дутр, не в силах сдержаться, сжимал ее в объятиях. В конце концов, все равно кто, главное, пусть хоть одна из них сдастся! Грета казалась менее суровой. Если он был с нею, всегда наступал момент, когда словарь падал, а она с неистовством впивалась в Дутра. Прохожие отворачивались. Но, когда потом, набравшись храбрости, Дутр пытался завести ее в какую-нибудь гостиницу, она моментально трезвела:

— Nicht… es ziemt sich nicht[15].

Он злился, щипал ее за руку.

— Вот еще — неприлично! Ведь я люблю тебя, идиотка! Где же ты хочешь? Где? Не в фургоне же! Не хочешь же ты, чтобы твоя сестра…

Ему самому делалось страшно, когда он так заводился. Как же сделать, чтобы она не сопротивлялась? Грета открывала сумочку, пудрилась. Дутр прибег к новой тактике. Он повел Грету к ювелиру на авеню Опера. Перед этим с помощью словаря он объяснил ей:

— Подарок… Браслет… Я счастливый… дарить браслет.

В конце концов они поняли друг друга. Грета, очень взволнованная, выбрала браслет из семи золотых колец.

— Это называется «неделька», — сказал Дутр. — Неделька. Семь дней. По мысли на каждый день!

На улице Грета поцеловала его, и Дутр почувствовал, что добьется своего. Еще немного терпения. Может быть, послезавтра… И тут ему в голову пришла мысль, что Хильда… Конечно, нужно было купить браслет и Хильде. Такой же точно, иначе она высохнет от зависти.

На следующий день он вошел в ювелирный магазин с Хильдой.

— Вы подумайте! — удивился продавец. — Вчера мадам выбрала точно такой же.

Дутр объяснил, что тот браслет потерялся. Хильда примеряла безделушку, чуть вытянув руку, и радовалась сверканию колец. Это была копия вчерашних жестов Греты. И точно как Грета, Хильда взяла Дутра под руку и прошептала ему:

— Danke schun[16].

— Это называется «неделька», — сказал Дутр. — Неделька.

— Ja.

— Семь дней. По мысли на каждый день!

Этой ночью Дутр спал спокойно. Он знал, что теперь девушки его, обе.

— Ну и вляпался ты, — сказала Одетта, когда он зашел утром выпить кофе.

— О чем ты? Не выдумывай.

— Я выдумываю? Может, ты скажешь, зачем